Даже жена, бывшая конечно, отчего Федор Ляпишев является вдовцом. Катя Ляпишева померла, смех сказать, от падения спьяну в канаву по дороге на станцию за пивом и хлебом. Всю ночь они с Федькой пили, будучи дружной бездетной молодой семьей, и Катя поутру решила прогуляться, а заодно протрезветь.
Неожиданно ее неокрепшее сознание поразили багряные листья клена, нападавшие по обочинам. Потянулась собрать осенний букет — да и свалилась прямо мордой в подмерзшую лужу, пробила ледок тяжелым лбом и захлебнулась. А тридцатилетний Федька остался себе вдоветь. Словом, на кладбище он находился с полнейшим правом и обязанностью. И вот выпивает Федор на могилке жены Катерины, тут же мама его, покойница, отец, отцова жена (ох и курва, прости Господи), прочие Ляпишевы.
Закусывает яйцом. И подходит женщина в серых трениках с пузырями и стоптанных назад кроссовках. Подсаживается на лавочку.
Люблю, когда солнце на кладбище. Словно дорогие покойники с неба улыбаются на нас. А?” — “Именно что!” — удивлен Федор такой точностью мировосприятия: он и сам примерно так думает. Подвинулся, чтоб женщине удобней было на узкой лавочке, но та не шелохнется, так на краешке и торчит, подобно гвоздю.
Федя спрашивает с интересом: “А у вас кто здесь лежит?” Но женщина только дышит носом и грустно улыбается. И вдруг: “А вы бы, мужчина, приходили ко мне ночевать”.
Что касается Аллы Босарт, то, наверное, слушатели «Эхо Москвы» слышали про книгу «Гипсовые крылья», посвященную дочке, Вере, .
Федор аж подавился водкой. Но, во- первых, не такой он человек, чтоб на стенах писать — шофер все же некоторого класса со стажем работы в милиции двадцать пять лет, хотя и уволенный за систематическую пьянку. И возраст — не дурак какой- нибудь сопливый, мужчина, как говорится, соль с перцем. Притом у Федора твердое алиби, что может подтвердить сама Наташа: всякую ночь Федя теперь проводит у ней, между прочим, бесплатно. Конечно, нельзя сказать, что Ляпишев молчал как рыба из ложной скромности или других соображений. Делился, врать не буду. И в очереди за пивом или той же водкой, и в дальнейшем застолье, и просто так, облокотясь на заваленный забор бесхозного своего дома.
Вся округа, короче, в момент узнала про Наташу. И потянулся на ее опрятную служебную площадь, оклеенную обоями в медальончик, с лампочкой, сперва голой, а после прикрытой самодельным абажуром с финтифлюшками, — караванный путь из местных парней и мужиков.
Так что в принципе любой из этих одичавших пассионариев мог выступить в стенной печати. Приходили- то они в разное время, согласованное Наташей лично с Федором Ляпишевым, который принял в ее судьбе самое горячее участие.
Со временем Федька стал брать за комиссию небольшой процент, обеспечивая, кстати, и безопасность Наташи, то есть, честь честью, стал ее сутенером, о чем ни он, ни она не подозревали, так как воспитывались вдалеке от секса, разврата и других плодов цивилизации. Наташа не была профессиональной проституткой.
В юности она училась на швею и даже короткое время работала в городе Иваново по специальности. Очень даже аппетитная и боевая портняжка оставалась, однако, не востребованной по личной части за острым дефицитом мужского контингента в этом своеобразном городе. Все незамужние, согласно популярной песне, швеи и ткачихи комбината, кто постарше, заочно увлекались эстрадным певцом Сергеем Захаровым и грузинским киноартистом и также певцом Кикабидзе Вахтангом, или так называемым Бубой. Молодежь над ними свысока подшучивала, уносясь мечтами в большие города или на металлургические гиганты, где, по наивным девичьим представлениям, их заждались женихи. Пока же ночные вздохи фабричных девчат адресовались новому инженеру — товарищу Серегину Андрею Петровичу, молодому специалисту двадцати шести лет. Андрей Петрович был примечателен уже тем, что носил усы. Не так чтоб уж гусарские какие- нибудь там усищи, нет — довольно тощие усишки под курносым носиком, но у местного народа и таких не было.
Кроме того, ходил на работу в джинсах, за что директор комбината Лариса Ивановна ему строго выговаривала, но выбирать не приходилось. Этот невыносимый красавец Андрей Петрович в отделе кадров значился холостым, что поднимало его рейтинг вообще до космических высот. И вот раз на танцах случилось чудо.
Танцы происходили в комбинатском Дворце культуры после кинофильма “Вокзал для двоих”, картины жизненной, буквально смех сквозь слезы. Заплаканные размягченные девчата выстроились по периметру зала буквой “П”, в просвете которой местное трио “Гренада” наяривало модный, но идеологически выдержанный репертуар, — и принялись ждать. Вскоре танцевальное пространство заполнилось однополыми парами. Наташа топталась с соседкой по общежитию Маринкой Пуделем, матерью- одиночкой (сын в деревне у бабушки).
Пуделем Маринку звали за пережженный перманент — химическую шестимесячную завивку. Пудель считалась эффектной, выщипывала брови и имела в гардеробе брючный костюм. И когда к ним прямым ходом направился в своих знаменитых джинсах знаменитый Андрей Петрович Серегин, чтобы разбить пару, Маринка заранее томно улыбнулась и сделала вид, что ничего не замечает.
И, представьте себе, так и осталась стоять, дура дурой, со своими стружками на башке и улыбкой на морковных губах. Потому что Андрей Петрович, сказав: “Извините”, хлопнул в ладоши и подхватил ошалевшую от счастья Наташу. И танцевал с ней весь вечер. А после предложил погулять по набережной. И незаметно привел к дому, где снимал квартиру.
И предложил зайти “на чашку кофе”. Усадил на диван под портретом бородатого мужика в свитере (“Ваш папа?” — “Ну что ты, малыш, это же Хем!” — “Кто?” — “Писатель американский”. А уж если кто сидит на диване, сами знаете, по законам драматургии непременно и очень скоро на этот диван ляжет с ногами. Что и случилось, несмотря на крупную нервную дрожь девушки Наташи и ее глупейшие протесты. Надо отдать должное Андрею Петровичу, бросил он Наташу не сразу. Они гуляли целый месяц или около того.